Пресса и ТВ

Сложно ли руководить наукой в период глобальных реформ? Как совмещать администрирование и исследовательскую деятельность? Можно ли сегодня в науке работать не чувствуя кризиса? Об этом и многом другом мы говорили с председателем Казанского научного центра Российской академии наук, директором казанского Института органической и физической химии имени Арбузова академиком РАН Олегом Синяшиным, который сегодня отмечает 60-летие.

– Олег Герольдович, как люди становятся учеными? Когда вы поняли, что хотите заниматься наукой?

– Наверное, стоит задаться вопросом, как вообще идет становление человека. Мое, например, в значительной степени определяли бабушки и дедушки – очень интересные люди. По материнской линии дед был революционным матросом, а бабушка – дворянкой. А со стороны отца – сельские интеллигенты, бабушка сначала работала сельской учительницей, потом директором школы, заведующей роно, награждена орденами Ленина, Трудового Красного Знамени. А дед – журналист, был редактором сельской газеты. Время им выпало сложное, и 1937 год их затронул, и война. Но, может, благодаря такой непростой жизни это были очень мудрые люди, которые сильно на меня повлияли. А мама моя – врач и очень хотела, чтобы и я стал врачом. В то время как отец, инженер-конструктор, один из создателей современных бомбардировщиков Ту-22, Ту-160, мечтал, чтобы я поступил в МВТУ имени Баумана и стал, как и он, инженером.

– Откуда же взялась химия?

– В школе у нас была прекрасная учительница химии Галина Митрофановна Пичугина, она и привила мне любовь к этой науке. Я выигрывал районные, городские, республиканские олимпиады, ходил в клуб юных химиков при КГУ и естественным образом поступил на химфак. Родители мои были знакомы с семьей Эльвиры Салиховны Батыевой, которая работала в арбузовском институте, она меня сюда и пригласила. Так что я с первого курса в институте, здесь начал постигать азы науки, прошел весь свой путь от аспиранта до директора.

Важно вовремя спрогнозировать намечающиеся тенденции в научном мире. В институте имени Арбузова это удается

– Какова область ваших научных интересов?

– Мои кандидатская и докторская диссертации основаны на изучении двойственной реакционной способности системы «фосфор-сера». Основные исследования были связаны с изучением разрыва этой связи под действием различных реагентов. В свое время этой системой начинал заниматься еще Александр Ерминингельдович Арбузов.

– Для несведущего человека – это чисто фундаментальные исследования?

– Они имеют и фундаментальное значение, но мы показали, что, используя молекулу, которая содержит связь «фосфор-сера», можно выходить на очень интересные, практически важные соединения – это и различные присадки к смазочным материалам, и комплексообразователи для экстракции тяжелых металлов… Так что, занимаясь в основном фундаментальными вещами, мы находили и перспективные прикладные аспекты.

– Вы пришли в науку еще до перестройки. Почему не ушли, когда все стало резко меняться?

– Во время перестройки получили распространение различные международные образовательные курсы в сфере управления, в частности советско-германские при Высшей коммерческой школе в Москве. Эльвира Салиховна Батыева тогда исполняла обязанности директора института, она отправила меня на один из таких семинаров. Вернулся я обогащенным различными новыми знаниями – и в области экономики, и в правовых аспектах… В это время в Казани как раз создавалась Ассоциация экспортеров Татарстана, и меня туда пригласили возглавить направление, связанное с химической отраслью. Я уже думал согласиться, но Батыева посоветовала сначала защитить докторскую диссертацию, для которой практически все было готово, и потом уже спокойно уходить из науки. Диссертацию я написал быстро, за четыре месяца. Но тут начались проблемы с защитой. Мне было тридцать три года, и на кафедре химфака университета, где планировалось заслушать работу, считали, что я слишком молод. Примерно год не мог пройти предзащиту, в итоге пришел к академику Борису Александровичу Арбузову – он тогда был председателем диссертационного совета по химическим наукам – и рассказал о своей проблеме. Через десять минут после того, как я от него вышел, мне по­звонил заведующий кафедрой: «Когда можно будет вас заслушать?» Так я стал доктором наук, но время для принятия быстрого решения уже ушло, и я остался в институте. Конечно, в те годы было сложно. Но мы тогда делали очень интересные работы, начали сотрудничать с Министерством авиационной промышленности по присадкам, смазочным материалам для авиационной техники, у нас был достаточно большой по тем временам хоздоговор с Казанским авиационным предприятием, так что деньги зарабатывать получалось.

– В какой момент вы почувствовали в себе талант руководителя?

– В свое время заведующий лабораторией Михаил Аркадьевич Пудовик пригласил меня стать его заместителем. Это был первый опыт администрирования. Много дали те советско-германские курсы, я тогда по-новому взглянул вообще на систему управления. Потом был ученым секретарем, заместителем директора института… Так копился опыт. Важна еще и команда. Когда я стал директором института, то по­ставил для себя задачу – создать такую систему управления, которая бы работала независимо от меня. Кажется, получилось. Сегодня, если уезжаю в командировки или в отпуск, все крутится без меня, мне звонят только в экстренных случаях.

– В науке поставленная задача не всегда может быть решена в конкретные сроки. Это сильно осложняет работу руководителя?

– Здесь важно вовремя спрогнозировать намечающиеся тенденции в научном мире. На мой взгляд, в институте имени Арбузова это удается. В свое время я часто говорил: мы должны быть готовы к работе по конкурсному финансированию, когда нужно доказывать свою конкурентоспособность в сравнении с другими аналогичными институтами. И когда появилась грантовая система поддержки научных исследований, мы к этому были готовы, удалось активно включиться в работу. Или, например, я был убежден, что печататься только в наших изданиях – это, конечно, легко, но недальновидно. И где-то с начала двухтысячных годов мы ввели систему поддержки тех сотрудников, которые направляют статьи в зарубежные издания. Сумели переломить менталитет тех, кто раньше писал только по-русски. Сегодня это нам дает определенные преимущества в рейтинге научных организаций. То есть прогнозировать то, что будет через некоторое время, – для руководителя важное качество. Нельзя просто плыть по течению.

Мы должны быть готовы к работе по конкурсному финансированию, когда нужно доказывать свою конкурентоспособность в сравнении с другими аналогичными институтами

– А тяжело «рулить» наукой в эпоху глобальных реформ, что происходят сейчас в академической сфере?

– Любая реформа – это болезненный процесс. Часто он сопровождается сокращением финансирования. Конечно, если рассчитывать только на госбюджет, сегодня в науке не выжить. Но ведь есть различные научные фонды, в том числе международные, есть гранты, целевые программы… Если правильно использовать все эти возможности, можно избежать кризиса. Могу сказать, что в прош­лом году, который вроде бы уже был кризисным, мы консолидированный бюджет института увеличили примерно в полтора раза, в ушедшем году он составил почти полмиллиарда рублей.

– Как раз около года назад наша газета писала, что арбузовский институт выиграл грант Российского научного фонда на медицинские разработки…

– Мы долго думали, участвовать в этом конкурсе или нет, потому что там были очень жесткие критерии отбора. Как ни странно, по химическим направлениям мы до этих критериев не дотягивали. А вот по медицине проходили очень хорошо. Медицинская химия – это для нас стезя историческая, ее еще наши основатели, отец и сын Арбузовы, закладывали. Здесь у нас есть три направления. Во-первых, извините за специфическую терминологию, это исследования влияния ингибиторов ацетилхолинэстеразы на нейродегенеративные изменения в организме, вызывающие болезнь Альцгеймера. Во-вторых, создание гепатопротекторов, то есть средств защиты печени от цирроза. И последнее связано с изучением антимикробных агентов – в первую очередь препаратов для лечения туберкулеза. И вот мы подали заявку на грант, показав, что можем за четыре года выйти здесь на мировой уровень исследований. И в условиях жесткой конкуренции во­шли в число победителей. Теперь стоит задача выстроить инфраструктуру, обеспечивающую полный инновационный цикл создания лекарств – от разработки биоактивной молекулы до производства лекарственной субстанции. За год мы реконструировали и переоборудовали медико-биологический корпус – ключевой блок нового международного научно-инновационного центра нейрохимии и фармакологии, который в начале февраля посетили Президент Татарстана Рустам Минниханов и руководитель ФАНО России Михаил Котюков. В этом году хотим завершить реконструкцию технологического корпуса по производству лекарственных субстанций. Думаю, через год-два выйдем на клинические испытания новых препаратов.

Медицинская химия – это для нас стезя историческая, ее еще наши основатели, отец и сын Арбузовы, закладывали

– Есть некий миф, что у нас от ученых требуют непременно прикладного результата, а на Западе они могут спокойно заниматься фундаментальной наукой и не думать ни о чем, потому что там в науку вкладываются совершенно другие деньги…

– К сожалению, Россия отличается от Запада тем, что на рынке у нас в качестве основных активов фигурируют здания, оборудование, то есть какое-то имущество. На Западе – это рынок технологий, так называемых нематериальных активов. И там за новыми технологиями стоит очередь, потому что кто первый ими воспользуется на своем производстве, тот и будет иметь преимущество. Поэтому за рубежом до шестидесяти процентов средств в науку вкладывает бизнес. У нас бизнес в лучшем случае вкладывает процентов десять. Но надо сказать, что времена меняются. Вот «Татнефть» – одна из тех компаний, которая сегодня готова вкладываться в научную составляющую производства. Движение в этом направлении пошло, но, может, еще не слишком быстрыми темпами.

– То есть все-таки можно сказать, что классический образ ученого, который сидит в своей лаборатории, отрешась от внешнего мира, уходит в прошлое и сегодня ученый должен быть на острие технологических тенденций?

– Ученый, конечно, должен заниматься наукой и быть в определенной степени отрешенным. А для определения тенденций его разработок есть система управления. Переключить человека в его творческих поисках в нужное русло – это задача в том числе и руководителя.

За рубежом до шестидесяти процентов средств в науку вкладывает бизнес. У нас бизнес в лучшем случае вкладывает процентов десять. Но надо сказать, что времена меняются

– Не обидно, что сегодня вы находитесь в ранге руководителя, а не ученого?

– Я и сегодня занимаюсь наукой. Но обычно по выходным, в другое время это просто невозможно. И те научные направления, которые в свое время я формировал, продолжаются в работах учеников. Участвую в подготовке их публикаций, обсуждаю результаты исследований, читаю научную периодику, отслеживаю мировые тренды в своей области. В общем, не выпадаю из научного процесса.

– Сегодня, как и в годы перестройки, некоторые молодые ученые не выдерживают трудностей эпохи перемен, уходят из науки. Своих сотрудников пытаетесь как-то отговорить от этого?

– Каждый человек делает себя сам. Да, есть много примеров, когда талантливые ребята, несмотря на интересную тему, хорошее оборудование, бросали все и уходили какими-нибудь менеджерами по продажам. Но ведь наука – сфера творческая. Если у человека есть тяга к творчеству, это будет его удерживать. А если он рассматривает науку как ремесло, то, конечно, на каком-то этапе наука становится ему неинтересной. Я считаю, наука – элемент культуры. И если человек не имеет этой культуры, не готов к творческому процессу, его не удержишь ничем.

И еще один момент. Отрадно, что меняется мировоззрение молодых ученых. Они сегодня хотят видеть не только фундаментальный результат своего труда – статью, диссертацию, но и реальный продукт – в нашем случае это новый материал, лекарство, технология… Мы в арбузовском институте пытаемся в них такое стремление всячески поддерживать.